– Что-то я проголодался, – сказал, огибая тележку, доктор. – Чем кормят сегодня на ужин?

– Гречка, – отозвалась буфетчица, поправляя белую косынку, сползшую на затылок. – Там от обеда вам две сардельки остались, так я разогрею! А у вас таблеточки какой-нибудь не найдется от головы, а то так разболелась, просто сил нет!

– Погода, должно быть, меняется, – ответил ей доктор точно так же, как получасом раньше сказал больной в пятьсот четырнадцатой, и привычно запустил руку в правый карман. В правом кармане у него всегда лежали таблетки анальгина, в левом – папазола, а в нагрудном кармане – успокоительное и снотворное.

– Ой, дай бог вам здоровья! – сказала буфетчица и тут же проглотила таблетку, запив ее чаем прямо из носика больничного чайника.

Доктор, увидев это, поморщился. "Хорошо, что у нас в ординаторской чайник свой, электрический", – подумал он и, войдя в 514-ю палату, быстро оглядел присутствующих.

Больные насторожились, перестали есть и замолчали. Только молодой парень с пороком сердца все продолжал слушать Витаса и подергивал ногой в такт. Уважающий прессу дедок успел спрятать в тумбочку соседа бутылку из-под коньяка и стаканы. Сигареты у всех давно были убраны.

– Кто здесь новенький? – на всякий случай спросил доктор, хотя сомнений у него не оставалось. Сестра уже тащила из процедурной капельницу. Доктор откинул одеяло до пояса. Посмотрел зрачки.

– Выйдите все из палаты! – вдруг странным голосом сказал он и, схватив больного за плечи, быстро стащил его на пол.

– Капельницу, кислород, адреналин в шприц, дефибриллятор! – буркнул он сестре и с силой стал давить на грудную клетку больного, пытаясь задать ритм его уже остановившемуся сердцу.

Подводная лодка продолжала погружаться на дно. В мутной воде проплывали чьи-то тела, руки, ноги. И он плыл куда-то вместе со всеми, и почему-то это было совсем не страшно. Вдруг появились рыбы и попытались что-то сказать; из их приоткрытых ртов вырывались наверх пузырьки воздуха. «Так, должно быть, люди и тонут», – медленно думал он. Казалось, грудь тоже постепенно заполняется водой, водорослями и илом, и он, влекомый неумолимой тягучей силой, медленно погружается на самое дно.

Вдруг донеслись какие-то громкие голоса, и ему показалось, что его схватили и куда-то несут. Но понять, о чем вокруг него говорят, он уже не мог. На прощание он успел подумать, что, наверное, погибает, но все-таки еще оставалась надежда, что это понарошку, во сне, и он скоро проснется. Или жена наконец придет и его разбудит. Но тут сознание оставило его окончательно: он понесся в блестящий водоворот, и выход сзади захлопнулся за ним стремительно и навсегда.

Доктор стоял над больным на коленях, согнутый в поклоне, как в церкви. Потом медленно разогнулся, встал, снял запотевшие очки. Доктор вытер их внутренней стороной полы халата, сказал сестре:

– Убери здесь все! – И выглянул в коридор.

У окна в ожидании стояли больные. Остальной коридор был залит светом и пуст – все в ужасе попрятались по палатам. Печальные вести распространяются среди больных с потрясающей быстротой.

– Кто из вас поздоровее, сходите к лестнице за каталкой. – Голос доктора был спокоен и сух.

Валентин Николаевич вернулся в палату. Поправил разбросанные руки и ноги больного, застегнул на груди пижаму, закрыл глаза. Парень с наушниками и дед раскрыли обе створки двери, вкатили каталку. Дед про себя радовался, что умер не он, а молодому было любопытно. Доктор содрал с кровати нижнюю простыню, оттеснил парня; они с дедом подняли тело и аккуратно положили на каталку.

– Поехали, – сказал доктор сестре. Сестра накрыла труп другой простыней, и при всеобщем молчании они покатили скорбный груз в маленькую кладовку, где хранили грязное постельное белье, изорванные больничные пижамы и ветошь, из которой делали тряпки для разных нужд. Там они оставили его до утра.

– Инфаркт есть инфаркт, – закрывая дверь, сказал доктор, обращаясь то ли к себе, то ли к сестре. – Перестели в палате постель и уколи всем больным снотворное.

– Хорошо, – тихо сказала сестра и пошла по коридору, стараясь ступать неслышно.

А доктор, войдя в ординаторскую, где на его столе среди историй болезни стояли стакан молока и тарелка с гречневой кашей с сардельками, подумал, глядя на еду: "Хоть бы его жена пришла не сегодня, а завтра".

После этого он, порывшись, достал из кейса полиэтиленовый пакет, тщательно высыпал в него содержимое тарелки, отправил его в мусорное ведро и, чтобы не чувствовать запаха пищи, от которого его мутило, открыл окно. Холодный воздух ворвался в ординаторскую. Доктор достал из шкафчика початую бутылку коньяка, плеснул на четверть в стакан из-под молока, снял с себя влажный от пота халат, нашел другой, старый, надел, воткнул чайник в розетку и, выматерив свою жизнь и свою работу, сел писать эпикриз.

В ординаторской отделения реаниматологии дым стоял коромыслом в прямом смысле слова. Курили все.

Ашот с Барашковым сидели, обнявшись, перед маленькими мензурками, наполненными разведенным спиртом, и курили "LM". Татьяна курила длинную сигарету; она картинно сидела чуть в стороне на продавленном синем диване и наблюдала за происходящим. Курила болгарскую сигарету Марина, стараясь, чтоб были незаметны ее красные глаза и непросохшие от слез щеки. И даже Мышка неизвестно зачем попыталась закурить слишком крепкий для нее "Camel", но, закашлявшись, решила бросить это глупое дело: надела халат и стала носить грязную посуду к раковине. Марина затушила сигарету, вздохнула, откинула на спину густые черные волосы и стала помогать Мышке. Таня не двинулась с места.

– Не надо плакать, все образуется, вот увидишь! – по-матерински ласково сказала Мышка Марине.

– Да я уже и не плачу, – ответила та, и сначала намыленная, а потом блестящая чистая посуда стала легко выкатываться из-под ее рук.

– Ашот Гургенович! Нам пора! – игривым голосом сказала Татьяна, выразительно посмотрев на часы.

– Все, друг, прости! Красивую женщину нельзя заставлять долго ждать! – сказал Ашот Аркадию и хотел подняться.

– Нет, постой минутку! – Барашков схватил его за рукав. – Ты не понял, какое это выгодное предложение! Двадцать долларов в час! До полночи – сотня баксов! На дороге же не валяются!

– Ну не могу я сегодня, прости! Поезжай один. А в следующий раз я к тебе присоединюсь.

– А когда он будет, этот следующий раз? Я уже договорился с хозяевами, нас ждут. Что ты думаешь, у таких хозяев собаки каждый день помирают?

– Ну почему ты не хочешь ехать один?

– Скажу тебе честно, – Аркадий сидел расстроенный, красный. – Я боюсь собак. С детства. Ладно бы спаниель, а тут сенбернар! Да еще больной. Ты бы его подержал, а я бы сделал укол. Так и продежурили бы до ночи. А уж ночью хозяева бы вернулись, пусть бы делали, что хотят. Мы после двенадцати за собаку не отвечаем. А до двенадцати с песиком бы посидели, вынесли бы на одеяле во двор для отправления естественных нужд. Все дела! А ты не хочешь меня поддержать!